Картина “Неизвестная” – одна из самых популярных не только в творчестве Крамского, но и во всей русской школе второй половины XIX века. Появившись на 11-й выставке ТПХВ в 1883 году в Санкт-Петербурге, “Неизвестная” сразу привлекла всеобщее внимание и породила разноречивые толки. Многие критики восприняли произведение как обличающее моральные устои общества: В.В.Стасов назвал героиню Крамского “кокоткой в коляске”; художник и критик Н.И.Мурашко – “дорогой камелией”, нравственный облик которой никак не может служить общественным идеалам; П.М.Ковалевский увидел в ней “одно из исчадий больших городов”.
“Неизвестная” одета очень модно, с шиком. На ней шляпка “Франциск” (“последний крик” сезона 1883 года), “шведские” перчатки и пальто “Скобелев”. Это намек на социальный статус изображенной: “Модный наряд героини Крамского свидетельствует о наличии средств следовать за рекомендациями журналов, но ничего не может сказать об истинном положении дамы в обществе… она не принадлежит к высшему свету, – кодекс неписаных правил исключал строгое следование моде в высших кругах общества. Во второй половине XIX века аристократическая дама уже не могла диктовать моду остальным – купечество располагало большими средствами – так выработался особый, несколько старомодный стиль, отличающий принадлежность к родовой аристократии” (Кирсанова Р. Костюм в русской художественной культуре // Вопросы искусствознания. 1997. № 1 (X). С. 487).
В.В.Стасов ставил в один ряд “Неизвестную” и серию заказных светских портретов Крамского 1880-х годов. Маститый критик был прав и не прав одновременно. “Неизвестная” – не салонный портрет. Это сложное, многоплановое произведение, хотя здесь по-своему и использован опыт работы художника над заказными парадными портретами. Эффектная подача модели, ее женская притягательность, фактурная осязательность живописи существуют не сами по себе, а как элементы сложного целого.
Художник наделяет героиню бархатными черными глазами, чувственным ртом, смуглой кожей с нежным румянцем. С большим мастерством пишет перо на шляпке, пушистый мех, синий атлас лент. Это, пожалуй, единственная работа Крамского, в которой он достигает такой материальной достоверности предметного мира. Можно заметить, что изображение дамы в экипаже не растворяется в пейзаже, не погружено в атмосферу туманного морозного зимнего дня, а помещено как бы перед пейзажем, что усиливает впечатление вызова, красоты, выставленной напоказ.
Крамской стремится вглядеться в лик Красоты, задумывается над вопросом, что она – добро или зло, от Бога или от дьявола. И все же для Крамского, человека, воспитанного на идеалах эпохи 1860-1870-х годов, красота внешняя остается дьявольским наваждением и искушением, он воспринимает чувственное в женщине как противоположное духовному, женственное представляется стихией, враждебной личности, разуму, совести. В одном из писем середины 1880-х годов к писателю и издателю А.С.Суворину Крамской рассуждает об утрате романтического идеала женственности в век “газет и вопросов”, его страшат “глубокие трущобы” женской натуры, животные инстинкты, которые ныне уже не сдерживают цепи религии и чувства долга. В своих взглядах на проблемы пола Крамской оказывается близок герою “Крейцеровой сонаты” Л.Н.Толстого. Что такое красота, как соотносятся красота и нравственность, как слить в искусстве этическое и эстетическое – предмет постоянных размышлений Крамского. И именно в контексте таких размышлений можно понять идею сколь знаменитой, столь и загадочной “Неизвестной”. Истолкование Крамским древней аксиологической триады “красота-доброта-истина”, читающееся в “Неизвестной”, лежит в русле рассуждений на эту тему Ф.Достоевского, Л.Толстого, В.Соловьева, К.Леонтьева, С.Булгакова. Своеобразным эпиграфом к картине могут служить слова Сергея Булгакова: “Земная красота загадочна и зловеща, как улыбка Джоконды… Томление по красоте есть вопль всего мироздания”. Для Достоевского красота – поле битвы дьявола с Богом: “Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут… Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь, страшная, потому что непреодолимая, а определить нельзя потому, что Бог задал одни загадки” (“Братья Карамазовы”). Если для Федора Достоевского лик красоты двоится, порождая то идеал Мадонны, то идеал содомский, то для Константина Леонтьева красота – “лишь оболочка, наиболее внешний из различных продольных слоев бытия”. Лев Толстой полагал красоту и нравственность понятиями противоположными: “Чем больше мы отдаемся красоте, тем больше мы удаляемся от добра… Как только человек теряет нравственный смысл, так он делается особенно чувствителен эстетическому”.
“Неизвестная” вобрала в себя размышления Крамского и его современников над извечными вопросами: “что есть красота”, как она связана с понятиями истины и добра, в чем идеал женственности. Художник видел опасности, искушения красоты. В этой картине он прикоснулся к одной из мучительных загадок бытия.