В 1880 году Куинджи завершает картину “Лунная ночь на Днепре”. Художник экспонирует ее совместно с “Березовой рощей” в темном помещении, где направленный луч электрического света эффектно высвечивает глубину пространства. Куинджи использует свойство теплых цветов возгораться от электрического света, а холодных – поглощаться им.
Эффект от такого экспонирования получился необычайный. Публика ломилась на выставку. Имя Куинджи муссируется в газетной прессе и устной молве. Художник становится кумиром времени. В чем же секрет такой популярности? Она не может быть сведена только к формальному эффекту камеры-обскуры, как говорили недоброжелатели художника. В куинджиевском образе заключалось нечто большее, что оказалось способным вызвать у публики необычайные восторги. Куинджи открыл новое видение мира, долгие годы волновавшее зрителей, а в конце 1890-х годов послужившее опорой для искусства учеников, воспользовавшихся пластическими достижениями учителя и его романтическим методом. “Лунная ночь на Днепре” рисовала не столько конкретный вид, сколько обширное небесное пространство, мирозданье. Для Куинджи становится характерным созерцательное, философичное восприятие мира, наполняющее человека сознанием величия земного бытия. В отличие от прежних работ, воспроизводивших реальность вполне конкретно, художник в новых произведениях оперирует другими измерениями. Его привлекают не драматические состояния природы и даже не ее прекрасные материальные качества, а нечто значительное и вечное, ощущение мирозданья как целостного бытия природы и человека.
Торжественный фосфоресцирующий цвет “Лунной ночи на Днепре” настраивал на высокий слог, внушал философические раздумья о жизни, о земном существовании, о небесном мире, словно успокоившемся в медлительном течении. Пластическая новизна художника – в достижении предельной иллюзии света. Эффект этот достигнут благодаря многослойной лессировочной живописи, световому и цветовому контрасту. Куинджи и в этой картине воспользовался дополнительными цветами. Теплый колорит земли оттеняет холодное, изумрудное, словно фосфоресцирующее отображение лунного света на поверхности Днепра. Все изображение строится на спокойных параллелях, лишь кое-где нарушенных вертикалями. Необычайная уравновешенность композиции сообщает плавное течение цвету, будто завораживающему человека в томительном излиянии его души. Д. В. Сарабьянов отмечает существенную черту романтического искусства 1880-х годов – “романтическое томление”. Это верное наблюдение позволяет сопоставить творчество Куинджи и его немецкого предшественника – Каспара Давида Фридриха.
В произведениях Фридриха люди заворожены созерцанием магического лика природы. Кажется, что интерпретация мирозданья у Куинджи подобна фридриховскому. Однако подобие чисто внешнее. В “Лунной ночи на Днепре” нет ничего трансцендентального, как у Фридриха. Небесные пространства у Куинджи испытывают земное притяжение. Планетарные дистанции осмысливаются художником не отвлеченно. Земной мир воспринимается грандиозным созданием природы, осмысление которого возносит человека в область возвышенных представлений. Магия завораживания относится не к мистическим силам небес, а к грандиозному реальному миру, перед которым человек испытывает удивление и восторг.
В картине “Лунная ночь на Днепре” человеческое и космическое начала не тождественны. Они измерены разными мерами. “Человеческая природа” несопоставима своими малыми величинами с высоким порядком мироздания. Эти два восприятия проникают друг в друга. Они неразрывны. Но ощущение грандиозности мира, таинственности его горизонтов, глубины его завораживающего света, его притягательной силы подавляет восприятие человеческой жизни, ее следов на земле. “Лунная ночь на Днепре” экспонировалась в зала Общества поощрения художников на Морской улице. На выставку одной картины выстраивалась огромная очередь. И. Н. Крамской восклицал: “Какую бурю восторгов поднял Куинджи!.. Эдакий молодец – прелесть”. Успех Куинджи естественно вызвал к жизни подражателей его яркой, интенсивной живописи, его удивительным образом построенного пространства с поразительной иллюзией глубины. Среди подражателей, порожденных эффектом “Лунной ночи на Днепре”, прежде всего следует назвать Л.Ф.Лагорио, написавшего “Лунную ночь на Неве” (1882), затем М. К. Клодта, безуспешно соперничающего с куинджиевской “Березовой рощей”.
Невиданный триумф Куинджи порождал завистников, распространявших о художнике нелепые слухи. Атмосферу зависти уловил П. П. Чистяков: “Все пейзажисты говорят, что эффект Куинджи – дело нехитрое, а сами сделать его не могут”.
Из монографии В.Манина